«Человек» N 6 2003 г.
Федотова Надежда Николаевна — кандидат социологических наук, и.о. доцента кафедры социологии МГИМО.
Среди конфликтов и противоречий современной России кризис идентичности как отдельного человека, так и общества в целом является основополагающим. Даже экономические проблемы отходят на второй план в сравнении с невозможностью для представителей основных социальных групп найти приемлемый для большинства ответ на вопрос: «Кто мы такие?» и вытекающие отсюда ответы о целях, смыслах, ценностях отдельной личности и выборе ею пути. З. Бауман отмечает, что «впечатляющее возрастание интереса к «обсуждению идентичности» может сказать больше о нынешнем состоянии человеческого общества, чем известные концептуальные и аналитические результаты его осмысления»(1). Несоответствие критериев самотождественности и самоидентификации новому порядку вещей, распад представлений о том, чем являются люди и страны, и есть кризис идентичности.
Причем, вопреки часто высказываемому мнению, активно идущий процесс глобализации не снимает проблемы идентичности, а, бывает, что и обостряет ее. Достаточно указать на следующий факт. Индивидуализм в России — любимое детище либерально-консервативной идеологии не состоялся в форме позитивного самоутверждения личности. На нашей почве распространение получил «негативный индивидуализм», поставивший человека наедине с собственными проблемами, заставляющий его видеть в других людях опасность и ощущать отчуждение от общества.
Идентичность и мультикультурализм
Под идентичностью понимают интегрированность человека и общества, их способность к осознанию самотождественности и ответу на вопрос: «Кто я такой?». Идентичности противопоставляется мультикультурализм — культурное многообразие, трактуемое в духе ролевой теории(2). Идентичность и мультикультурализм могут быть представлены как естественная самотождественность (в первом) и разнообразие (во втором), а так же как политика поддержания этих начал.
Политика идентичности является ответом на специфический вызов глобализации — усугубление конфликтов между людьми, ощущающими, что живут в глобальном мире, и людьми локальной культуры. Соотношение глобального и локального начал не может быть описано посредством совмещения или наложения.
Примером политики мультикультурализма является курс Б. Клинтона на остановку традиционного для США «плавильного тигля» народов и на поощрение этничности и прав отдельных групп. Дж. Буш-младший, придя к власти, сразу же заявил о политике формирования целостной нации, восстановлении «плавильного тигля». Такой вариант политики идентичности не является единственным, но убедительно, на наш взгляд, свидетельствует о том, что политика играет большую роль в формировании идентичности.
Многообразие культур, конфессий не тождественно мультикультурализму или, по крайней мере, не всегда тождественно ему. «Плавильный тигель» американской культуры не отменял и не отменяет многообразия, а находит для него интегрирующие рамки, делает дифференциацию и интеграцию культур взаимосвязанными процессами. То же происходит и в России. Политика мультикультурализма ельцинской России поощряла этноцентризм, ослабляя интеграционные процессы. Сегодня в России набирает силу тенденция к интеграции культурного многообразия.
Многообразие обществ и культур не устраняется глобализацией. Соответственно, конфликт, между людьми, мыслящими категориями глобального мира, и людьми, ассоциирующими себя с локальной субкультурой, — это конфликт мультикультурализма и идентичности. В пределе мультикультурализм может стать идентичностью каждого, но сегодня мы далеки от подобного состояния.
Глобализация и ее противоречия
Под глобализацией понимают процесс социальных изменений последнего десятилетия, заключающийся в формировании единого всемирного рынка (т.е. победы либерализма в общемировом масштабе), всемирной информационной открытости (Интернет), появлении новых информационных технологий, а также в увеличении глобальной культурной связи между людьми и народами. По мнению Э. Гидденса, глобализацию следует рассматривать как процесс интенсификации социальных отношений, которые связывают отдаленные районы таким образом, что локальные феномены формируются под влиянием событий, происходящих на очень большом от них расстоянии, а глобальные в большой степени определяются локальными изменениями(3).
Глобализация представляет собой не столько изменения в движении людей и вещей, сколько способ идентификации событий и явлений участниками мировой системы. В самом общем виде под глобализацией понимают процесс, который приводит к всеобъемлющему, всемирному связыванию структур, институтов и культур(4).
По мнению известного английского социолога Р. Робертсона, глобальное не может быть противопоставлено локальному, универсальное — частному. Локальное является аспектом глобализации, глобальное создает локальное. Глобализация имеет институциональный характер. Традиционные виды деятельности, характерные для локальных обществ исчезают, на их место приходят другие виды деятельности, далекие от этих локальных контекстов. Поэтому Робертсон предлагает заменить для большей точности термин «глобализация» «глокализацией»(5). Он составлен из двух слов — «глобализация» и «локализация» — для подчеркивания их взаимного осуществления в настоящее время. Глокализация — своего рода метафора, указывающая на то, что глобальное не исключает локального, и наоборот. Существует много способов практической глокализации, включающей комбинации локального и глобального.
Было бы неверно считать, что глобальным является только то, что исходит исключительно от обладающего мощью и силой Запада. Скорее всего, влияние локальных культур на глобальные процессы сильно недооценивается, ибо «локальные культуры приговорены к свободе»6. Локальные культуры придерживаются традиции, которую, вместе с тем, связывают с глобализацией. Например, в 1982 г. ООН признала существование туземцев, т.е. установила критерии, с помощью которых ту или иную общность можно отнести к туземцам. Локальное сделалось фактором глобального мира, было понято и зафиксировано всеми. Тогда, говорит Робертсон, встал вопрос о разнообразии не только на «мировом пространстве» — глобальном уровне, но и на локальном. Идея мирового пространства дает возможность рассматривать локальное как микропроявление глобального в противоположность идее, что локальное — всего лишь анклав культурной, этнической или расовой замкнутости. При таком подходе глобализация «сжимает мир» — якобы только она инспирирует создание и инкорпорирование новых локальностей.
Наиболее распространенной версией глобализации является утверждение, что информационные технологии делают мир глобальным7. Корни идентичности людей при формирующемся виртуальном сообществе видятся в истории и географии, в религии и национальных основах, но, вместе с тем, высказывается предположение, что могут возникнуть новые пути формирования сознания, которые способны делать его фрагментарным. Поэтому «в исторический период, характеризуемый широко распространенным деструктурированием организаций, делегитимацией институтов, угасанием крупных общественных движений и эфемерностью культурных проявлений, идентичность становится главным, а иногда и единственным источником смыслов». При этом «люди все чаще организуют свои смыслы не вокруг того, что они делают, но на основе того, кем они являются, или своих представлений о том, кем они являются»8. Соответственно, под идентичностью понимается процесс, при котором социальный актор распознает себя и конструирует свое сознание исключительно на основе данного культурного атрибута или сети атрибутов, чтобы обрести более широкую отнесенность к остальным социальным структурам9. То есть в перспективе информационно связанный мир будет обладать новым сознанием.
Главным противоречием процесса глобализации Кастельс считает противоречие между сетью и идентичностью (self), сетью и «Я». (Это противоречие, создающее одновременно и глобализацию, и фрагментацию.) Проблема может быть разрешена поиском новых идентичностей. Но на этом пути могут создаваться и искусственные конструкции типа Аум Синрике и других сект, где нехватка исторически сложившихся типов идентичности подменяется причудливыми, странными и опасными конгломератами сознания.
Глобализация, таким образом, сопровождается усилением беспорядка, имеющего также глобальную природу. С середины 70-х годов произошел поворот от модернистской политики, основанной на идеалах всеобщего прогресса и развития, к политике мультикультурализма — поддержке новых культурных идентичностей: этнических, национальных, религиозно-фундаменталистских и др.
Глобализация как фактор плюрализации идентичности
Как мы уже отмечали, под идентичностью понимают некоторую устойчивость индивидуальных, социокультурных, национальных или цивилизационных параметров, их самотождественность. Идентичность выступает интегральным параметром и не сводится к социальным ролям. Ее ядро составляют традиционная, национальная культура. Для последней глобализация является сильнейшим испытанием. Основным средством сохранения идентичности выступают диалог и преемственность культур.
Сегодня такой общий ответ перестает быть исчерпывающим, ибо сами диалог и преемственность культур затруднены в случае кризиса идентичности или ее быстрых изменений, а также в ситуации плюрализации идентичности. Это относится и к индивиду, и к конкретным обществам. Для России характерен плюрализм идентичности, поскольку она всегда рассматривалась как мост между Востоком и Западом, как страна, соединяющая в себе европейские и азиатские начала, сочетающая славянское единство с формированием суперэтноса славянских, тюркских, угро-финских и других народов народов. Склонность отечественных мыслителей к плюралистическому определению российской идентичности часто была предметом критики, считающей подобный плюрализм следствием отсутствия идентичности. Даже Запад, признающий внутренний плюрализм и культивирующий его в качестве одного из элементов прав человека, в сравнении с Россией в определении своей идентичности более монистичен. Смысл кризиса идентичности в России не в том, что утрачено монистическое восприятие своей самотождественности и возобладал плюрализм, а в том, что в отечественном менталитете отсутствует плюрализм как совместимость позиций, и преобладают осколки самопонимания, не связанные между собой.
В глобализирующемся мире идентичность становится основным дискурсом как науки, так и повседневной жизни. Во-первых, потому, что расширяется потенциальное поле для взаимодействия культур.
Во-вторых, потому, что не только Россия, но и многие другие общества, народы и индивиды испытывают кризис идентичности. Проблема смены и поиска идентичности характерна как для стран бывшего советского блока, так и для западных демократических стран- она, по-видимому, универсальна на этапе перехода, когда старые идентичности потеряли смысл для большинства людей, а новые еще не созданы.
В-третьих, видение глобализации и участие в ней зависит от того, в каком месте планеты мы рассуждаем о ней. Одно дело, как ее представляют люди, говорящие по-английски и свободно путешествующие по всему миру, другое дело — человек, не покидавший своей страны и судящий о мире по телевидению, и совсем иначе — воспринимает глобализацию население в беднейших странах Африки, хотя даже там уже пользуются Интернетом. Дж. Шолт приводит три «моментальных снимка» глобализации:
Институт социальных исследований в Гааге. Люди из разных стран. Говорят на английском языке. Смеются «глобальным шуткам», которые все понимают-
разговор в Бухаресте с девятилетней девочкой, никогда не ездившей за пределы Румынии. Жизнь ее протекала в локальных рамках. Она рассуждает на не очень правильном английском, спутниковый ТВ показывает что-то в углу комнаты, и она описывает свою «глобальную мечту», как она парит над землей, пролетает над Эмпайр стейт билдинг или над Эйфелевой башней-
прогулка около палаточного городка в Кампеле, столице Уганды. Эта страна занимает 150-е место из 175 в индексе жизненного уровня, но на обочине старой дороги написано «Компьютер. Интернет. Обучение и консультация», и прилагается список последних программ Майкрософта. Далее видеокинотеатр с объявлением об участии С. Сталлоне в фильме, а внутри кинотеатра кто-то переводит фильм на язык Уганды(10).
Автор везде видит приметы глобализации, но вряд ли может игнорировать тот факт, что глобализация усиливает мировое могущество Америки, в Румынию она привносит ТВ и некоторые знания, а в Уганду — несмотря на вестернизацию, экологические проблемы и бедность. Д. Косырев («Независимая газета») приводит следующие данные: из 300 млн. пользователей Интернета 95% принадлежит «Северу» (16% мирового населения). Пользуются всемирной паутиной только 1 млн африканцев и 5,3 млн. латиноамериканцев. Половина африканцев до сих пор не держали в руках телефона. В России Интернет регулярно посещают 6% взрослого населения.
По мнению Э. Гидденса, идентичность в постсовременных обществах — не одномоментный и беспроблемный процесс, а предстает как ряд дилемм самоопределения. Он выделил четыре таких дилеммы.
Унификация — фрагментация-
Беспомощность (отсутствие возможностей) — многообразие возможностей-
Наличие устойчивых авторитетов — самоопределение в условиях их отсутствия-
Опора на индивидуальный опыт — стандартизированное, уподобляемое товарному рынку поведение(11).
Глобализация усиливает процессы фрагментации, многообразие возможностей, самоопределение в отсутствие авторитетов и стандартизированное квазирыночное поведение. Именно таковы рамки глобальной идентичности, тогда как на уровне локальной идентичности мы видим унификацию, сокращение возможностей, веру в авторитеты и преобладание индивидуального опыта.
«Какова политика идентичности после идентичности?» — задаются вопросом редакторы книги с почти одноименным названием12. Иными словами, какова должна быть политика, когда идентичность тонет в многообразии возможностей ее плюралистического определения. По мнению авторов, новые возможности идентификации, поддерживаемые политически, должны ассоциироваться с прогрессивным взглядом на теорию, культуру, стратегию. Данное замечание очень важно, оно показывает, что изменение границ девиантного поведения и отношений, обусловленных расширением сферы возможного, не может быть бесконечным и ограничивается позитивной направленностью деятельности человека. Мораль как часть идентичности играет при этом решающую роль.
Место локальной идентичности в процессе глобализации
Проблема идентичности в процессе глобализации включает обозначение своего места в транснациональном экономическом пространстве, культурную идентичность, персональную идентичность, необходимую для подавления тревоги и фрустрации. Идентичность предстает как персональная самотождественность, если речь идет об индивиде, и как социальная интегрированность, способная вызвать ощущение самотождественности у народа, а также возможность для индивида и общества быть представленными в теории в интегрированном виде.
Людей и общества, переживающих кризис идентичности, уподобляют человеку без адреса: «Где я, и куда я иду?» (а не «Где я нахожусь?») — вот их главный вопрос. Желание понять себя, найти себя, на что-то опереться вызывает у них то, что Х. Арендт назвала тоталитарным соблазном. Изменение роли национального государства, появление транснациональных пространств не лишают людей национальной принадлежности и сентиментов по поводу их национальной и локальной культуры. Подобное явление мы предлагаем назвать сакрализацией локального при обретении новых уровней идентичности. В условиях глобализации это даже увеличивает интерес к локальным явлениям. У тех обществ и людей, которые не ощущают себя входящими в глобальный мир, можно заметить как раз ослабление их локальной идентичности, потерю самоуважения и чувства собственной значимости, рост разочарования в местных особенностях.
Тема идентичности подробно исследована на уровне вхождения обществ в сообщества, менее масштабные, чем глобальное, например, интеграция стран в Европейское сообщество. При этом возникает плюралистическая идентичность. Тем самым подтверждается наша гипотеза о том, что идентичность складывается, скорее, как многоуровневый концепт, нежели механическое, квазиролевое изменение, напоминающее, как говорит один из исследователей проблемы, смену костюмов. Если европейская интеграция охватывает страны, имеющие много сходного, то на глобальном уровне можно найти некоторые культурные универсалии или унифицированные культурные явления (такие, как мода, туризм, образование и т.д.), совмещающиеся, вместе с тем, с культурным, этническим, национальным своеобразием, разными уровнями развития и пр. Как и в случае Европейской интеграции, в условиях глобализации сохраняются территориальные и культурные границы стран, историческая память отдельных обществ, но появляется возможность работать за пределами своей страны, появляются общие культурные стандарты, возрастает возможность стать членом объединенной системы, растет взаимозависимость. Вместе с тем, возникает расхождение между ощущением своей национальной принадлежности и гражданством, тогда как раньше речь шла о единой национально-государственной принадлежности. Глобализация культур осуществляется в меньшей мере, чем глобализация экономических отношений, информации. Поэтому культурная специфика существует при всех взаимодействиях как путем сохранения локальных культур своих отечеств, малой родины, так и путем сохранения культурных предпочтений на глобальном уровне.
Идентичность как сфера сакрального
Следующим образом описывает взаимосвязь глобализации и идентичности З. Бауман: «Наши зависимости сегодня полностью глобальны, а наши действия, однако, как прежде, локальны»(13). Идентичность в этой ситуации Э. Эриксон определяет как субъективное ощущение своей самотождественности, которое является источником энергии и преемственности(14). В данной связи Э. Эриксон пишет: «Психическое здоровье людей, оторванных от своих домов, работы, страны и вынужденных эмигрировать, неоднократно становилась предметом специального интереса исследователей. Будучи сам иммигрантом… я могу начать с признания в своего рода каждодневной патологии»15.
Глобализация создает сходную проблему даже для тех, кто никогда не покидал своих домов, ибо в их жизнь вторгается большой новый мир, а действовать они могут только в пределах своего мира. Эриксон констатирует: способность к мобильности зависит от склонности к изменениям идентичности и укорененности. В частности, он приводит данные опроса турецких крестьян о возможности эмигрировать- для них это было бы «хуже смерти». Совсем другое настроение у американца, который осваивал континент: «Если ты видишь дым, поднимающийся из трубы твоего соседа, значит пора двигаться»16. Рассмотрение культурной логики глобальной системы приводит к выводу, что общества разного этапа развития по-разному приспосабливаются к глобализации.
Еще один важный момент: проблема идентичности — это сфера сакрального, где человек соотносит себя с фундаментальными ценностями, со смыслообразующим слагаемым бытия. Пласт сакрального в идентичности личности в условиях глобализации определен именно локально. Именно локальное характеризует личное, глубоко укорененное в человеке. Характерный пример из собственного опыта приводит T. Фридман в своем бестселлере «Лексус и оливковое дерево. Понимая глобализацию». За один день своей журналистской работы он испытал потрясение, наблюдая как в Японии роботы (и только роботы) собирают дорогой и престижный автомобиль Лексус, а вечером прочел в газете об арабе и израильтянине, которые подрались из-за того, кому принадлежит оливковое дерево(17). Как совместить эти миры? Фридман говорит о том, что оливковое дерево или что-то другое, что почерпнуто человеком вместе с языком, детством, традицией, не исчезает, а ложится в более глубокие и сокровенные пласты их сознания. Заметим, что люди, которые вынуждены «жить глобально», нередко сакрализуют свой локальный опыт. Например, П. Сорокин, находясь в эмиграции в США, создал теорию стратификации и социальной мобильности, но тем не менее не только не мог забыть родной коми-пермяцкой деревни, но и в теоретической работе часто обращался к российским мотивам (альтруистическая любовь, триединая истина, интегральная сущности человека).
Под сакральным в данном случае понимается не верность религиозным принципам и не религиозное толкование священного, а священные для индивида ценности его повседневной жизни. В этом значении термин «сакральное» широко употреблял Э. Дюркгейм, который указывал на возможность нерелигиозной трактовки сакрального как составляющего подлинную основу человеческого бытия, его коллективистскую (традиционную) сущность. Наличие такой формы сакрального отличает его приверженца от представителей светской индивидуалистической культуры.
Именно переход на уровень сакрального обеспечивает глубокую интимность традиции и сохранение моральной атмосферы в сообществах. По мнению А. Этциони, без подобных сакральных переживаний не может существовать общественная мораль(18). Моральные представления должны быть глубоко укоренены в человеке, а не предъявляться ему как чисто внешние предписания.
Таким образом, в условиях глобализации выросло значение примордиальных солидарностей, включающих в себя солидарность на основе локальной культуры, а также на основе религии (например, в исламе). Подобные солидарности — источник не только индивидуальной самотождественности, но и идентификации с окружающим миром, сообществом.
Важнейший источник идентичности — память. В ней заложены представления о победах после поражений, величии после унижений. И именно эти глубинные исторические аспекты сакрального начинают работать на формирование идентичности.
История становится основой политики идентичности, политики, в которой важнейшее значение занимают модели будущего. Идет борьба за наиболее вдохновляющую версию прошлого. И это является одним из ответов на кризис идентичности(19).
Разумеется, сакральное продолжает существовать не только в светском варианте как сокровенное, но и в религиозном смысле, и продолжает работать на формирование идентичности. В условиях глобализации христианство, ислам, иудаизм и другие религии увеличивают свое влияние. Глобализация не приводит к унификации религий, а наоборот, во многих случаях стимулирует религиозный подъем (в России, США, арабо-мусульманских странах, Израиле). В условиях глобализации религии «возрождаются, разобщаются и перемещаются»(20).
Таким образом, дискурс глобализации, т.е. научные и повседневные, ненаучные представления о ней, усиливают значимость локального, традиционного, исторического, религиозного при формировании глубинной идентичности людей, не препятствуя ее плюрализации в сфере их функциональной деятельности.
* * *
Безусловно, глобализация вызвала кризис идентичности. Высказывается мнение, что проблема идентичности вовсе снята с повестки дня и ее место занял мультикультурализм (в ряде случаев говорят о плюралистической идентичности).
Сегодня поиск идентичности осуществляется не только на рациональном уровне, но и в форме сакрального — светского и религиозного. Источником соответствующих смыслов выступают локальные культуры.
Как отмечал З. Бауман: «… проблема, мучающая людей на исходе века, состоит не столько в том, как обрести избранную идентичность и заставить окружающих признать ее, сколько в том, какую идентичность выбрать и как суметь вовремя сделать другой выбор, если ранее избранная идентичность потеряет ценность… Главной и наиболее нервирующей проблемой является не то, как найти свое место в жестких рамках класса или страты и, найдя его, сохранить и избежать изгнания- человека раздражает подозрение, что пределы, в которые он с таким трудом проник, скоро разрушатся или исчезнут»(21). В условиях глобализации перед человеком постоянно встает задача воспроизводства сакрального уровня идентичности, восстановление сакрального при возможных и реальных разрушениях идентичности. В этом один из источников конструирования и обретения всех жизненных смыслов.
1 Бауман З. Идентичность в глобализирующемся мире // Бауман З. Индивидуализированное общество. М., 2002. С. 176-177
2 Малахов В.С. Скромное обаяние расизма. М., 2001- Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. В.С. Малахова, В.А. Тишкова. М., 2002.
3 Giddens A. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Cambridge, 1991. P. 64.
4 Archer M.S. Sociology for One World: Unity and Diversity//International Sociology. 1991. V. 6. P. 133.
5 Robertson R. Glocalization: Time-Space and Homogeneity-Heterogeneity // Global Modernities / Ed. by M. Featherstone, S. Lash, R. Robertson. L., 1995. P. 30.
6 Ibid. P. 39.
7 Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика, общество и культура. М., 2000.
8 Там же. С. 27.
9 Там же.
10 Sholte J.A. Can Globality Bring a Good Society? // Rethinking Globalization(s). From Corporate Transnationalism to Local Interventions. L., 2000. P. 15.
11 Giddens A. Modernity and Self-Identity.
12 After Identity. A Reader in Law and Culture / Ed. By D. Danielsen and K. Engle. N.Y., L., 1995.
13 Bauman Z. The Individualized Society. Cambridge, 2001. P. 149.
14 Erikson E. Identity: Youth and Crisis. L., 1974. P. 17.
15 Эриксон Э. Идентичность и неукорененность в наше время// Филос. науки, 1995, № 5-6. С. 217.
16 Там же. С. 218-219.
17 Friedman Th. The Lexus and the Olive Tree. Understanding Globalization. N.Y., 2000.
18 Etzioni A. Next. The Road to the Good Society. N.Y., 2001.
19 Friedman J. Cultural Identity and Global Process. L., New-Delhi, 1994. P. 117-146. См. также: Globalization and Identity: Dialectics of Flow and Closure / Ed. By B. Meyer and P. Geschiere. Oxford, 1999- Culture, Globalization and the World-System. Contemporary Conditions for the Representation of Identity / Ed. вy A.D. King. L., 1991.
20 Beyer P. Religion and Globalization. L., 1994. P. 111. Beyer P. Globalizing Systems, Global Cultural Model and Religion(s) // Intern. Sociology. 2001. V. 13. № 1.
21 Бауман З. Идентичность в глобализирующемся мире. С. 185-186.